Горизонт Варданяна

Дата: 01 августа 2011

Источник: журнал SPEAR’S Russia

Через 15 лет Рубен Варданян надеется увидеть своего оппонента Алексея Навального преподавателем СКОЛКОВО. В интервью SPEAR’S Russia создатель «Тройки Диалог» рассказал, какую оценку он поставит бизнес-школе, почему оншорная часть private banking будет расти и каков его личный прожиточный минимум.

O PRIVATE BANKING

Есть некоторая путаница в понимании этой темы. Традиционно в разных странах выражение private banking используется для обозначения не совсем одинаковых вещей. Но прежде чем говорить об отличии, давайте поймем, что private banking означает простую вещь: людям, у которых есть крупные состояния, требуется, чтобы кто-то профессионально занимался их деньгами. Или эту работу делаешь ты сам через посредников, или доверяешь активы управляющим. В 1990-е создание одной офшорной компании или открытие счета на Западе уже считалось частным банковским обслуживанием. На самом же деле private banking – это часть финансовой культуры, которая только еще будет входить в нашу жизнь.

Для человека, представляющего верхний слой среднего класса, наличие свободных денежных средств – это не только большая радость, но и головная боль. Потому что очень много неопределенностей, очень много событий, и кто-то должен ему помогать принимать взвешенные решения по управлению собственными финансами. Пока же люди относятся к этим вопросам недостаточно серьезно и не отдают себя отчета, что капитал требует много времени.

Важно понимать, что в разных странах формируются разные ситуации и разные требования к private banking. Одно дело война, другое – диктатура, большие налоговые ставки – третье. Сам по себе private banking – не отдельный вид производства, а сервис, который оказывается исходя из возникающих потребностей.

В России сегодня примерно 140 тыс. людей декларируют доход больше миллиона долларов. То есть официальных миллионеров в России 0,1% от общего населения страны. И это только миллионеры, на самом деле, какие-то элементы private banking начинаются со 100 тыс. долларов. В разных странах иной порог входа, уровень достатка и доход на душу населения, но, в принципе, если у тебя будет 100 тыс. долларов, ты уже считаешься серьезным VIP-клиентом. И тут важно понять, что швейцарская модель private banking считалась актуальной для нашей страны, но сегодня теряет свою насущность. Раньше богатыми людьми были в основном чиновники, ими был востребован определенный тип частного банка. Его образ – кодовые счета, сейфы, ячейки, закрытая информация. То есть швейцарский private banking – это конфиденциальность и надежность. Но чем меньше ты беспокоишь банк, тем лучше для него. Поэтому вся задача банка состоит в том, чтобы ты один раз в жизни отдал ему деньги и больше туда никогда не приходил. Это идеальный клиент. Если посмотреть основные источники доходов швейцарских банков, выяснится, что они зарабатывают не на обслуживании. Просто у них огромные свободные остатки (клиенты по разным причинам не вернулись за деньгами: Вторая мировая война, криминальные активы). Невостребованные капиталы на веки вечные сохраняются в банке. Хорошая модель.

В Америке все по-другому. Там невозможно спрятаться, но есть вопрос, как сделать так, чтобы наследование было правильным. В ход идут различные механизмы, как правило, трасты. Цель всех усилий – снизить налогооблагаемую базу.

В России проблемы с налогами нет, здесь оншорный private banking. А ведь обычно воспринимается, что частные банковские услуги – это офшор. Это где-то на островах. Но знаете, почему Азия растет? Потому что растет количество миллионеров. Финансовые центры создаются там, где есть деньги. В Москве тоже есть миллионеры, и, конечно, им не очень удобно общаться со своим менеджером, который находится где-то далеко за границей. Причем российская модель private banking должна включать в себя не только элемент «сохранить и спрятать», но и правильное управление активами.

Мы проводили опрос во время Петербургского форума (я был модератором), спрашивали, в какой валюте вы бы хранили свои деньги: в рублях, евро, долларах, юанях; золоте, в чем-то другом. 40% ответило: что-то другое. Это показывает, что люди растеряны, не знают, как себя вести. Купили недвижимость, а она потеряла в цене, приобрели золото, а что с ним делать? Помощь в грамотном управлении нужна всем, и надо понять заранее, что общая прозрачность будет увеличиваться, а с ней вырастет и оншорная часть private banking.

Люди хотят эксклюзивности и верят, что найдут в другом месте услугу лучше, чем они уже имеют. Мэдофф – удивительная модель. Что он делал? Брал деньги за то, чтобы взять деньги под управление. У него были посредники, которые рассказывали, что по большому блату могут ваши капиталы без очереди пристроить к Мэдоффу, который дает гарантированный доход. И все радостно ему несли свои миллионы. Причем финансовые пирамиды существовали всегда и везде, и люди понимали, что это такое. Многие надеялись, что они успеют выскочить раньше. К тому же им хотелось эксклюзива и особых условий. И, наконец, при большой ликвидности человек легче отдает 10% на что-то рискованное. Это вопрос твоего отношения к распределению своего портфеля. Любой человек может сказать, что хочет держать свои активы в таких-то валютах, с такой ликвидностью и такой степенью риска, в таких географиях. Чем больше сумма, тем проще это делать. А думать о таких вещах имеет смысл уже с миллиона долларов. Адвайзер для того и нужен, чтобы помогать человеку с этими решениями, высвобождать его время. Другое дело, что сейчас панацеи нет. Просело все, что казалось надежным. Посмотрите, что произошло с эндаумент-фондами. UBS на triple-play потерял больше денег, чем на мусорных облигациях. Это был шок, и его еще предстоит осмыслить. Поэтому роль адвайзера растет, он способен объяснить ситуацию, и быстро на нее среагировать. А по поводу Мэдоффа – это будет всегда.

Да, в целом по индустрии это происходит. Но необходимо сказать, что здесь совпало несколько вещей: финансовый кризис, два десятилетия активного бизнеса и для кого-то – кризис среднего возраста. То есть сейчас первое поколение богатых людей находится в стадии, когда им хочется задуматься о смысле жизни, о том, чем они собираются заниматься дальше. Поэтому если происходит выход из бизнеса, то в значительной мере это результат усталости, накопившейся за 20 лет работы, и тех вещей, о которых я сказал.

Приходят ли новые деньги? Да, приходят, но мало. Люди озабочены тем, что происходит в мире, и на возможности инвестирования смотрят крайне осторожно. Хотя аппетит к риску у всех разный. Понятно, что индустрии есть куда расширяться. Через какое-то время на первый план у нас выйдут «рожденные с серебряной ложкой во рту». Это поколение уже на подходе.

Думаю, и то и другое, что было бы правильно. Надо оставлять часть там, часть – здесь. Но я убежден, что все больше и больше людей захотят, чтобы их советники были бы рядом с ними. Тогда у них появится возможность видеть помощника 24 часа в сутки, семь дней в неделю. Личный доктор, юрист, финансист – это вещи, которые для человека, обладающего состоянием, объективно необходимы.

Это очень непростое и тяжелое упражнение, особенно в России с нашим фатальным отношением к своей судьбе, нелюбовью к планированию и прогнозированию. Я задаю многим своим коллегам вопрос, написали ли они завещание. Ответ: «Чур меня, чур». Грамотное завещание требует многих усилий. Очень маленькое количество людей понимают, насколько важно не оставить после себя эту проблему своим близким. Особенно если родные не в бизнесе, а бизнес у тебя неликвидный, нет акций, денег. Более того, завещания могут быть разные, например, когда ты погибаешь один преждевременно или когда погибаешь ты с женой, а у тебя остаются дети, или когда погибаешь с женой, детьми и остаются родственники. Как минимум три завещания. Разные бывают случаи. Например, когда у тебя несколько семей было в разное время. По поводу моей ситуации – решение принято. Я должен сказать, что это достаточно интимная вещь, не очень нравится реклама того, что ты делаешь.

О НАСУЩНОМ

Это не так. Есть «Атон», «Открытие», тот же Альфа-Банк, «Уралсиб». Мы говорим о том, кто с кем конкурирует, на каком уровне.

Это сложная борьба. По большому счету, очень мало стран, где подобное на самом деле происходит в большом количестве. И надо обратить внимание на то, как цинично американцы относятся к этой индустрии. В США, чтобы сделать IPO, ты платишь комиссию до 2%. В России эти же американские банки предлагают 0,5, 0,3%. Для них это «маркетинговый кост». Они не стесняются своих действий, абсолютно цинично уничтожая потенциальных конкурентов. Не везде это удается, потому что есть большие страны. В реальности инвестбанкинг как индустрия существует только в англосаксонских странах. И второе, я считаю, что здесь не может не присутствовать цикличность. Ни ВТБ, ни Сбербанк не планируют оставаться госбанками.

Поэтому просто остаться инвестиционным банком, не имея серьезной балансовой поддержки, покрытия, очень сложно. Конкуренция жесткая, даже брутальная, с точки зрения взаимоотношений. Глобальные банки понимают, что Россия – один из рынков. И они пытаются здесь занять свое место. У наших игроков есть возможность спокойно конкурировать со многими бутиками. Даже в Америке, не смотря на доминирование первых пяти-шести банков, существует 5000 компаний меньшего размера, так или иначе обслуживающих большое количество клиентов. В общем, индустрия в России сохранится, конкуренция будет, полагаю, что появятся новые игроки. А то, что происходит сейчас, – просто этап, который надо пройти.

На самом деле он ничего не знал про проекты. И даже не удосужился приехать и посмотреть на школу. Нет времени. Он говорит о том, чего не знает. Кредит абсолютно рыночный. И его крики были абсолютно непрофессиональны, необоснованны, потому что условия залогов, условия погашения нигде и ни разу не нарушались, в отличие от большого количества других кредитов. Ставка была рыночная, залоги рыночные. Мы сюда вложили значительное количество личных денег и гарантий. Другое дело, что бизнес-школа действительно тяжелый проект. И никто не говорит, что он идеален. Но я должен сказать, что мы шаг за шагом строим уникальный институт, который уже сейчас зарабатывает деньги. Пока этот проект требует вложений, усилий с горизонтом 15–20 лет. Мы настолько не привыкли к таким срокам, что людям сложно представить, что это может быть на самом деле.

Любая школа – неприбыльная организация. Там нет выплат дивидендов, некоммерческих партнерств, никакого возврата денег. Вопрос в другом: какова скорость развития. Есть уже операционная точка безубыточности, в которую школа входит в следующем году. Надеюсь, не возникнут проблемы и с погашением кредита. Я очень благодарен Газпрому и Сбербанку, который дал нам кредит на рыночных условиях, и добыл, кстати, очень неплохие деньги для своих акционеров. Газпромбанк сейчас дал деньги на более длительный срок, понимая, что проект этого требует. Здесь, конечно, вопрос доброй воли, но обвинять нас в применении серых схем очень странно. Хотелось бы, чтобы люди, особенно такие публичные фигуры, понимали, что говорили.

Если 35–40% студентов будут иностранцы, если реально 30% выпускников будут заниматься собственным бизнесом – это значительный успех. Если школа станет местом общения, дискуссии и поднимет планку образовательного стандарта – это будет супер. А «двойку» поставлю, если мы останемся обычной российской школой, выпускающей неплохие кадры. Они тоже очень нужны России, но при этом, я считаю, что через 20 лет мы должны стать одним из международных центров образования в мире.

Мы с первого дня поставили себе планку – Топ-10 мировых бизнес-школ. И я даже знаю, некоторые из них уже запретили своим профессорам у нас преподавать, потому что боятся конкуренции. Это показывает, что коллеги к нам очень серьезно относятся. Особенно европейские школы с опаской смотрят на то, что происходит в СКОЛКОВО. Надеюсь, что через 15 лет Алексей Навальный будет преподавать в школе и признает, что был неправ, критикуя проект.

Если очень сжато, то капитализм – нравится или не нравится – имеет универсальную систему измерения успеха. Она называется «деньги». Реальная система измерения успеха дает возможность очень легко ранжировать всех по количеству денег, по капитализации, снимает вопрос субъективности и задает очень четкие критерии. У тебя есть десять миллионов? Значит, ты богатый человек. Пять миллионов? Значит, ты не очень успешен. Проблемы здесь две. Во-первых, никого не волнует, или волнует постольку поскольку, как именно ты заработал деньги. Пока не пойман – не вор. Второе – к сожалению, эта система не позволяет измерять очень важные вещи, такие как культура и творчество. Или по-другому: даже творчество измеряется деньгами. Мы пришли к тому, что даже идеологическое и духовное начинает измеряться по вполне материальной шкале. А сколько стоит Уорхол? Столько – значит, он крутой художник. А Гоген недостаточно крутой, он стоит дешевле. Это приводит к серьезным проблемам.

К сожалению, в нашей системе нет механизмов, которые бы оценивали, например, самых достойных и уважаемых людей. Бывает наоборот. Вот Дональд Трамп – не самый этичный бизнесмен, но один из самых известных. Людей более достойных никто не знает. Почему? Потому что существующий порядок измерения успеха очень однобок и несбалансирован за счет более субъективных и сложных вещей. Мы потеряли уважение к профессиям, которые менее оплачиваемы. Если раньше быть инженером считалось престижно, потому что ты открывал и менял мир и мог не думать, сколько зарабатываешь денег, то сейчас мысль о том, что финансист или юрист получают больше, придет в голову первой. А насколько меньше стало людей, которые хотели бы заниматься философией, медициной.

Ну и последнее, в связи с тем, что у нас компании измеряются по капитализации, постоянно возникает конфликт интересов. Акционерам нужна ежеквартальная прибыль, на долгосрочное развитие и мораль им плевать. Была очень хорошая дискуссия в Давосе. CEO крупнейшей нефтяной компании, работавшей в Судане во время геноцида, объяснял, что, платя налоги, он дает деньги, которые позволяют уничтожать миллионы людей, и спрашивал, надо ли ему закрывать бизнес в этой стране. После двух часов обсуждений все сказали, что нет, ты не имеешь права, потому что пока ООН или Америка не ввели санкции против этой страны, ты как человек, нанятый чтобы зарабатывать деньги для своих акционеров, обязан это делать. Если тебе не нравится – подавай в отставку. Но ты не можешь просто уйти из Судана, потому что правительство себя неэтично ведет. Подобная модель существует. Хорошая она или плохая, ее необходимо понять и принять. Она содержит очень большие проблемы, которые не решаются в лоб. Зато списки самых богатых людей широко рекламируются, публикуется прибыль крупнейших компаний. Деньги остаются мерилом всего. Сбалансировать систему трудно, однако есть положительные примеры.

Знаете, меня поразила Финляндия. Учителя получают такую же зарплату, как в других странах, но стать школьным преподавателем – престиж. Поэтому финские школы считаются лучшими в мире. Когда я был там, мне помощник министра рассказывал: «Меня не взяли учителем, я пошел в МИД». Понимаете, это другое общество. Не хочу идеализировать, у финнов своих проблем выше крыши, но есть иное отношение к труду, к успеху. Мы же пока не наелись капитализмом, мы еще болеем золотыми часами и дорогими машинами.

У меня четверо детей, так что каждый подход индивидуален. Я считаю, что лучше деньги эффективно потратить до своей смерти, чем оставлять их на благотворительность, чтобы расходовал кто-то другой. Ты уж потрать сам и сделай это с максимальной пользой. Очень хороший пример по поводу благотворительности мне привел Майкл Милкен. Он рассказывал о благотворительных балах в Нью-Йорке, собирающих на образовательные цели 1,5 млрд долларов. Фантастический успех. На систему образования в Нью-Йорке государство тратит 13,5 млрд долларов. На собранные деньги можно поднять ее эффективность на 10%. Так, может быть, мы потратим их самостоятельно, чтобы они работали лучше?

Мне кажется, вопрос не просто в благотворительности. Я думаю, все понимают, что человек сам по себе становится все более важным элементом успеха, а не только производственные мощности, инфраструктура, месторождения. И вопрос качественного образования, воспитания, здравоохранения становится настолько значимым, что помогать детям, больным СПИДом, или лишенных родителей – это не решение проблем. Сейчас перед богатыми людьми стоит вопрос – если вы были такими богатыми, успешными, помогите сделать так, чтобы эти деньги, отданные на хорошие цели, работали так же эффективно. В России много убогих, просящих. Еще до революции это стало частью жизни – согрешил, а потом откупился тем, что помог. Опасная вещь. Просто отдать миллиард долларов – еще хуже, чем не дать ничего. Все будет просто разворовано.

На сегодняшний день ты должен быть очень богатым, чтобы создать собственный фонд. Если ты не очень богат, то у тебя есть несколько вариантов действий. Первый – ты знаешь кого-то, кому надо помочь, и даешь деньги. Эффективно, но точечно. Второе – ты потрясен событием, например, произошедшим в Беслане, и направляешь помощь туда. На этом все заканчивается. Нет механизмов, которые могут системно помогать небольшими деньгами, это очень сложно. И создание таких фондов, позволивших бы аккумулировать эти деньги, – важная задача. Думаю, в России есть огромное количество людей, которые хотят жертвовать. Сегодня у нас нет прозрачного механизма аккумуляции денег, их распределения.

О ПРИНЦИПАХ

Важно самого себя не обмануть. Я достаточно знаю свои грехи, проблемы, ошибки. Для меня важно оставаться честным перед самим собой. Потому что я себе самый страшный судья.

Я не был всю жизнь революционером, но есть принципы, которые я пытаюсь не нарушать. Я не идеален, но эти принципы для меня важны. Или сам себя обманываешь и голосуешь за определенные вещи, или не голосуешь.

Я много видел, к сожалению, в России. Есть вещи, которые мне сложно понять. Например, один очень крупный бизнесмен покупал завод и посадил в тюрьму сына владельца, чтобы отец подписал бумаги о продаже. Ну как же ты можешь, спрашиваю. Они воры, говорил он, украли этот завод у государства, они это заслужили, а я занимаюсь серьезными проектами. Такие вещи за гранью моего понимания, когда ты таким способом получаешь актив, даже имея массу подобных обоснований.

В России, к сожалению, слово «этично» не имеет большого веса. Была гениальная история. Я договаривался с одним человеком об определенных вещах. Прошло время. Мы встретились, он говорит, нет, не помню. Напоминаю ему, что у нас были свидетели. Он: они тоже ничего не помнят. Напоминаю, что мы подписали контракт. Он говорит, я тебе так доверял, что подписал, не читая. Говорю, что через два-три месяца я принес ему бумажку специальную, выписал из нее пункты нужные, и тоже подписал. А он отвечает: правда? Неэтично, когда считаешь, что все можно. Капитализм создает это ощущение, заставляет верить, что деньги не пахнут. Но какими средствами ты достигаешь цели, тоже определяет твой успех.

Знаю, был банк, где за грязную обувь вычитали зарплату. У нас нет системы наказания. Наказание – последнее дело. Если ты объединяешь вокруг себя свободных, профессионально состоявшихся людей, то наказывать их?.. Ты можешь выказать свое недовольство, можешь строго оценить его деятельность, сделать меньше бонус. Но это не наказание. А вот порку не понимаю.

Конечно, надо быть гибким, компромиссным, толерантным. Просто где последняя черта? Ты не можешь не быть черствым, хотя в бизнесе, конечно, ты компромиссен. Ты живешь в среде, где не все прописано. Ты балансируешь на грани законодательства и зарабатывания денег. На грани интересов клиента и своих собственных.

Чтобы быть добрым, надо оставаться крайне сильным, говорил мой отец. Я 20 лет в бизнесе, у нас в индустрии не было корпоративных войн. У нас как-то по-другому все выстроено. Не знаю, как ответить. В жизни я не очень кровожадный и хулиганский парень, но бывали случаи, когда надо ударить первым, иначе начнется драка, хотя это уже не относится к бизнесу.

Мой персональный? Смотря что считать. Я летаю экономклассом и чартером одинаково спокойно. Книги – удовольствие не очень дорогое, машины я не собираю, часы тоже. На одежду трачу крайне мало. Если не считать поездки и благотворительность, 70–100 тыс. долларов в год.

Давным-давно я для себя решил, что не хочу иметь ситуацию, когда, увидев кого-то на тротуаре, я перейду на другую сторону улицы, потому что мне стыдно посмотреть ему в глаза. Это и есть чувство безопасности и спокойствия – я знаю, что не сделал ничего подлого, некрасивого. Хотя не могу утверждать, что всегда был прав и никогда незаслуженно не обижал людей.

Доверие клиентов ко мне. В нашем бизнесе это ключевой фактор успеха. Никакие титулы не нужны.

Нет, конечно. Всегда есть возможность для большего, лучшего. Для самовыражения есть еще проекты, связанные с бизнес-школой, которыми я очень много занимаюсь. Есть благотворительность.

Может, легко. Нет незаменимых людей.

Думаю, что да. В 1991 году, когда мы начинали наш бизнес, мало кто верил, что в России будет даже сегодняшняя рыночная экономика. Был другой мир, а нашими действиями, в том числе созданием такой компании, как «Тройка», свои возможности реализовывало большое количество людей. Те услуги, которые мы оказываем клиентам, создание фондового рынка, конечно, изменили мир. И я считаю это одной из немногих вещей, с которыми я ассоциируюсь. Трансформация России происходила и благодаря нашим усилиям. Возникновение профессиональной, цивилизованной финансовой индустрии помогло людям стать богаче, успешнее. Все ли удалось? Нет, но мы внесли большой вклад, очень многое сделали первыми: продукты, саму инфраструктуру. Мы делали больше, чем просто зарабатывали деньги.

Это очень большой объем работы, огромное направление. Все может измениться, конечно, но сейчас мне кажется, это серьезный горизонт. Вообще я человек, который на долгие годы вперед смотрит, поэтому работы лет на 20 минимум.