Возможно, снова будем менять килограмм соли на килограмм сахара

Дата: 31 августа 2011

Источник: «КоммерсантЪ»

Зона турбулентности, в которую попали финансовые рынки в начале августа, не пройдена – волатильность индексов остается крайне высокой. Существуют ли действенные инструменты для погашения напряженности на рынках, кому было выгодно, чтобы рынок производных на финансовые инструменты дорос до $1200 трлн, при том что вся мировая экономика – около $60 трлн, почему мусор удобнее выбрасывать в окно и зачем трейдерам становиться уборщиками, в интервью «Ъ», продолжающему цикл материалов с оценкой происходящего на финансовых рынках, рассказал председатель совета директоров «Тройки Диалог» Рубен Варданян.

В 2008 году просто пронесло. Слишком быстро все случилось, никто даже не успел толком испугаться.

Это как в анекдоте про любовника, который, падая с балкона, дает клятву, что никогда больше не посмотрит на чужую женщину и будет добропорядочным семьянином. А оказавшись в сугробе, он отряхивается и говорит: «Несколько секунд летел, а столько глупостей наобещал». С кризисом 2008 года ситуация была немного похожая.

Страшно, но к этому надо быть готовым всегда. Если мы хотим найти причину кризиса 2008 года, нужно смотреть намного глубже и дальше, на то, что происходило последние 60 лет. Помните «Тевье-молочника» Шолом-Алейхема? Там есть сцена: к Тевье приходит жених, свататься к одной из его пяти дочерей. А молочник уверен, что к нему пришли покупать корову. Диалог выстраивается весьма забавно: они говорят о войне, затем о корове и после получаса понимают, что разговаривают о разном: один – о корове, другой – о невесте. И начинают заново с вопроса «С чего начнем? С Русско-японской войны?». В кризисные моменты важно всем говорить на одном языке и об одном.

Уже давно многие вещи, происходящие на финансовом рынке, обусловлены не столько фундаментальными, сколько техническими, психологическими и многими другими факторами. Понижение рейтинга Америки ожидалось уже давно. Но, несмотря на то, что в американской экономике много проблем, несмотря на спекуляции, которые выстраиваются вокруг действий S&P и переговоров между Конгрессом и президентом США, Америка все равно является крупнейшей и мощнейшей экономикой мира.

Дефицит американского бюджета огромен, но его не так сложно сделать профицитным. Штатам для этого потребуется гораздо меньше времени и усилий, чем многим другим странам для решения схожих проблем. Все не так плохо, как может показаться: на счетах американских компаний сформированы значительные объемы наличности. Объем проведенных IPO в этом году превысил $25 млрд. В секторе М&А – колоссальное оживление. Мы говорим про потерю доверия и волатильность на финансовых и сырьевых рынках, но реальная экономика находится в некотором отрыве от происходящего на биржевых торгах.

Не совсем так. Мы возвращаемся к ключевым, базовым вызовам. Справедливость рейтинговых оценок, на которые все безоглядно должны ориентироваться, вызывает сомнения в течение более 100 лет – столько, сколько существуют сами агентства. Точность оценок рейтинговых агентств зависит от доступа к честной, объективной информации. А этого доступа во многих случаях не было, потому что отсутствовали механизмы, его обеспечивающие. Вера в агентства похожа на уверенность в том, что власти в состоянии все отрегулировать. Но агентства могут лишь реагировать на уже происшедшее, а регуляторы не способны определять будущие риски. Даже если делается попытка выстроить систему предупреждения через законодательство, проведение проверок и прочее, все знают, что есть механизмы обхода. Другое дело, что в любых моделях экономического развития кроме формальных правил существуют и неформальные: например, «так не принято». К сожалению, последнее время мы работаем в системе, где формальные правила отличаются в разных странах или не всегда работают, а неформальных нет. Поэтому каждый сам за себя. Логика простая: «есть возможность заработать денег, а дальше – пусть хоть потоп».

Надо признать, что сегодняшние формальные и неформальные системы сдержек и противовесов разбалансировались. Сейчас все системы – политические, экономические, моральные, культурные – требуют серьезного пересмотра. В развитых странах Запада личное право индивидуума решать, как он будет поступать, превалирует над общественными нормами. В мире остался единственный механизм, который работает, да и то не всегда,– юридические правила, законы. И они тоже требуют серьезного переосмысления. Один из элементов, который частично работал в предыдущие века, но перестал,– система саморегулирования. Если вдуматься, это не просто красивые слова. Исторически гильдии купцов, ассоциации брокеров и другие профессиональные организации пытались жить по установленным ими самими правилам, поскольку юридическое поле не покрывало многих областей. Конечно, можно попытаться запретить все, но запрет провоцирует новые нарушения: достаточно вспомнить сухой закон. Попытка регуляторов выстроить систему ограничений приводит лишь к увеличению издержек, как со стороны регулятора, так и регулируемого, который тратит усилия на то, чтобы обойти правила. Но сейчас доминирует другой подход: «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Мы не пытаемся что-либо реально поменять в этой системе, пока не начинается серьезный кризис и не приходит риск потерять огромные деньги.

Нельзя упрощать понимание системы капитализма. При том что деньги в мире являются главным критерием успеха и многие живут по принципу «не пойман – не вор», современный развитый капитализм не равен этому принципу. К сожалению, нужно признать, что мы серьезно отошли от базовых законов, ведущих историю от Адама Смита. Например, меня всегда учили в университете, что публичными становятся только те компании, которым не хватает денег на развитие. И это самый дорогой способ привлечения денег. Возникает вопрос: зачем аудиторским компаниям становиться публичными? В чем экономический смысл? Ведь им не нужен большой капитал. А теперь аудитор, даже акционер, легко может перейти из одной компании в другую, его персональная ответственность свелась к минимуму. Другой пример – фондовые биржи. Зачем им статус публичных компаний? Здесь тоже возникает «вшитый» конфликт интересов: когда биржа становится публичной компанией, она начинает больше заботиться об интересах своих акционеров, а не клиентов.

Мне кажется, что мы живем в мире, где многие решения принимаются не из соображений экономической целесообразности и развития бизнеса, а исходя из интересов простого обогащения отдельных групп акционеров. У нас произошло надувание большого количества финансовых пузырей, которые никакого отношения к реальной экономике не имеют. Например, рынок деривативных продуктов дорос до $1200 трлн, при том что вся мировая экономика – около $60 трлн. Разве никто не замечал, что в этих цифрах есть нечто несопоставимое? И таких пузырей на рынке – в избытке. Они надуваются не за один день, и когда мы их замечаем, то пытаемся найти новое объяснение, чтобы оправдать их надувание. Это вызывает лишь саркастическую улыбку.

Все реально, но другой вопрос: кто в этом заинтересован, кто должен принимать эти решения и кто имеет для этого достаточно рычагов? Один из принципов Римской империи состоял в том, что мир, находящийся под нашим контролем, подчиняется нашим правилам. Остальные – варвары. Это пример того, как выстраивались принципы, реализующие решения. Сейчас решений нет: есть импотенция.

Не факт. Есть два сценария. Первый – акселерация кризиса существующих систем. Все уже близки к пониманию того, что кризис обязывает к переменам. Это время принятия решений – болезненных, иногда очень тяжелых, сопровождающихся катаклизмами для сегодняшней элиты. Второй сценарий – избегая жестких решений, купировать болезнь. Так происходило в Японии последние 20 лет. Ведь там проблема не столько в экономике, сколько в обществе: японцы переживают конфликт между внутренней реальностью страны и ценностями прежних поколений, которые выстраивались тысячелетиями. Старое общество, стремясь сохранить обычаи и ритуалы, замкнутую систему в условиях глобализации, столкнулось с необходимостью структурных изменений, вступающих в конфликт с традициями закрытой культуры. Японская элита делает все, чтобы сохранить страну такой, какая она была раньше. В попытке спасти традиции они забетонировали источники экономического роста. Чего хочет наша элита, пока не очевидно – и я сейчас говорю об элите в целом, не только о госчиновниках, но и о бизнесменах. У нас особый путь – какой? Мы строим капитализм? Мы живем по правилам или «по понятиям»? У нас нет четкой модели: все смешано.

Такая модель не может обеспечить долгосрочное существование экономической системы. В VI веке до нашей эры Конфуций сформулировал принципы, при которых у страны есть Путь и в ней можно жить и развиваться. В стране, где эти принципы нарушены, можно лишь выживать. Эти принципы актуальны до сих пор. Это, во-первых, наличие лидера с благородными амбициозными целями, во-вторых, наличие в стране традиций и ритуалов и, в-третьих, крепкая дружная семья. В мире сейчас нет ни одной страны, в которой эти принципы были бы реализованы в полной мере. Ценность семьи как базовой ячейки общества почти утрачена, особенно в городах, где семейные узы намного сложнее сохранить. Дело даже не в растущем количестве разводов и однополых браков. Раньше через семью передавались очень важные знания, умения, традиции. Исчезли династии – поколения военных, учителей, ученых. Мы имеем серьезную эрозию понятных правил – формальных и неформальных, на их место приходит вседозволенность. Общественные табу и ограничения разрушаются с такой скоростью, что я не удивлюсь, если в какой-то момент в какой-то части мира люди заявят о своем праве есть человеческое мясо, потому что это входит в их понимание свободы, а некоторые псевдодемократы будут их поддерживать. Страх того, что, нарушив ритуал, ты будешь изгнан из общества, пропал. Даже в нашей стране, где большой процент населения провел часть жизни в местах не столь отдаленных и живет по полуворовским понятиям, эти понятия исковерканные и не действующие. Что касается лидера с благородными амбициозными целями, то – да, лидеры есть во многих странах. Некоторые – сильные и амбициозные. Но вопрос в том, каковы их цели. Это – не менее важно, поскольку мы живем в глобальном мире, а проблемы решаются на локальных уровнях. На глобальные проблемы нет рычагов воздействия. Отсутствуют механизмы, которые заставили бы кого-либо что-либо сделать. Политики вынуждены решать проблемы конкретной страны в глобальных условиях, где не все подотчетно и подконтрольно. Оттого многое решается за чужой счет: так комфортнее. Логика бытовая: моя квартира убрана, в ней чисто, а мусор удобнее выбрасывать в окно.

Поэтому возникает большое желание централизации всех решений. До 90-х годов мир был двуполярным, было два центра принятия решений – СССР и Америка. Затем мир стал однополярным, но уже к середине нулевых стало понятно, что Америка не справляется с этой ролью – единолично принимать решение за весь мир, ей не хватает ресурсов и мощи. Есть попытки саморегулирования, отчасти реализованные в скандинавских странах. В Швеции, например, моветон иметь в собственности большие дома. Даже самые богатые люди знают, что роскошная вилла на берегу моря – это можно, но внутри общественного строя неприемлемо.

Да. Но в СССР проводилась большая общественная работа, правила поведения жестко регулировались на всех уровнях – от ЦК КПСС до домкома. И какую бы это ни вызывало отрыжку, это была попытка создать правила, формальные и неформальные, сказать обществу: так – можно, а так – нельзя. А происходящее сейчас – вне четкой системы координат. В таких условиях невозможно принять совместное, единое решение на консенсусной основе. Обязательно кто-то скажет: «Я не буду подчиняться, у меня другая ситуация». И будет прав, потому что в разных экономиках, в разных отраслях, в разных странах – везде свои проблемы. Единый рецепт от разной по природе головной боли отсутствует. А понимания того, что всем необходимо выжить и потому следует договариваться, еще нет.

Нет, в разных странах по-разному воспринимают происходящее. В Бразилии, например, несмотря на серьезные мировые катаклизмы, продолжаются позитивные изменения и значительный экономический рост. Потому что в мире – 7 млрд населения, оттого заметно увеличилось потребление продуктов питания. Бразильцы, с одной стороны, очень беспокоятся о том, что происходит в Америке, но с другой – у них масса своих проблем.

Lehman Brothers не самый плохой пример. Есть хуже: революция во Франции XVIII века, Октябрьская революция в России, Великая депрессия в 30-х годах. Надо понимать, что мы пережили уникальный период времени: практически 60 лет мирной жизни для большинства людей, живущих на этой планете, без пандемий и войн. За всю мировую историю, пожалуй, столь длительного относительно «мирного» периода не было. Мы живем в более интегрированном мире – страны, которые казались нам дико отсталыми, начали бурно развиваться. Центры развития смещаются, и такая смена лидеров, доминант уже происходила в истории. Не надо забывать, что до 1820 года Индия и Китай обеспечивали 50% ВВП мира. А потом на протяжении 200 лет их будто бы и не было. Очевидно, что нас ждет смена элит, смена доминант. Я рассуждаю с точки зрения глобальных процессов, не говоря лично о себе, как о Рубене Варданяне, который переживает за свою семью и детей. Действующую элиту смоет, будет новая. Откуда у нас иллюзия, что все незыблемо? Пока патриции в Древнем Риме понимали, что надо что-то менять, империя шла по пути развития. Как только все успокоились, наступил период распада. То же самое и здесь: пока у элиты не проснется ощущение, что необходимо исправлять ситуацию, ничего не произойдет. Мы можем легко оказаться на свалке истории.

Может быть, мы вернемся к обществу, где тот, кто создает реальный продукт, стоимость – хороший плотник, программист, сталевар, будет цениться выше, чем тот, кто ее перераспределяет. Общество вернется к базовым ценностям – знанию, умению создавать что-то, и философы, поэты, музыканты снова будут уважаемыми в обществе людьми. Трансформации неизбежны и уже идут.

За глобализацию уже заплачена огромная цена. Но при этом, что бы ни говорили, пока еще Америка и Западная Европа остаются доминантами, хотя ситуация меняется очень быстро. Бесспорно, все может измениться и спровоцировать появление новой финансовой системы. Возможно, снова будем менять килограмм соли на килограмм сахара, потом – на пшеницу или бетон. Этой новой денежной единицей может стать даже золото. Не важно. Появится новое средство расчетов, а старые валюты подвергнутся стремительному обесценению.

Количество инструментов, применяемых для регулирования экономики, ограничено. Те, кто может печатать много денег, печатают столько, сколько могут. Те, кто в состоянии повесить долги на будущее поколение, занимаются именно этим. Те, кто не может ничего сделать, пытаются взять взаймы у других. Есть реальная цена на товары первой необходимости, есть цена на сырье, продукцию, услуги. Идет трансформация системы ценностей и оценки активов. Почему мы считаем, что технологический мир за 20 лет изменился принципиально, а финансовый не должен? Все взаимосвязано. Нас ждет изменение мировой системы. И вопрос в том, какие доминанты будут в ней приняты. В том числе количество денег. Когда я начинал бизнес, миллиардер считался редкостью. А сейчас этот статус бесконечно девальвирован.

Исключительно по принципам диверсификации. А как по-другому? Сейчас нет единственного надежного актива. Островков стабильности не существует. Поэтому у клиентов, располагающих большими деньгами, выход один – диверсификация. Тем, у кого денег меньше, лучше спокойно их тратить, чем сохранять.

По-разному. Однозначного направления движения нет.

Скорее некоторая растерянность. В мире за последние 50-60 лет сформировалось четкое ощущение, что все проблемы кто-нибудь обязательно решит. Возникло некоторое социальное равнодушие. В России и других развивающихся странах все немного иначе: только люди почувствовали вкус денег, снова – кризис. При этом россиянам свойственен некоторый фатализм: никто не верит, что наследство может быть передано сыну или внуку. Все спокойно относятся к тому, что можно все потерять. Отсюда рост количества людей, уходящих из активного бизнеса в более пассивные позиции, рост коррупции, игры «вкороткую». Видно, что люди решили ждать последнего дня Помпеи. Такие настроения есть.

Говоря о потенциале роста развивающихся рынков, следует учитывать эффект низкой базы – да, они быстро растут, но нужно смотреть не на относительные, а на абсолютные цифры. Это как в годы первых пятилеток: производили один танк, стали два – рост на сто процентов. Несмотря ни на что, в России в нашей индустрии зарабатывается только примерно $2,8-3 млрд. В Америке – $110 млрд, в Европе – $95 млрд. В Африке – после запятой. Основные деньги пока еще сосредоточены в Америке и Европе: местные компании контролируют от 47% до 67% общего рынка капитала. Почему в последние 20 лет, несмотря на проблемы в мировой экономике, наблюдался такой рост? Потому что на карте мира было достаточно так называемых белых пятен. До 1990-х Китай и Советский Союз были вне мировой экономической системы. После того как их экономики были интегрированы в мировую систему, рост был неизбежен: огромное количество людей и территорий влились в общеэкономические пространства. Но сейчас больших белых пятен больше нет.

Риск присутствует всегда, безрисковые вложения – это иллюзия. Каждый раз, когда мы считаем риски, оказывается, что они не имеют никакого отношения к реальности. Раньше считалось, что инвестиционный рейтинг на уровне AAA – это надежно, а мусорные облигации – плохо. А сейчас на этом самом AAA люди потеряли больше денег, чем на мусорных облигациях. Возникает вопрос: что такое риск? Меняется процесс восприятия риска. С 2008 года мы живем в очень нестабильном мире и стране – в уникальной модели, когда крупнейшими олигархами убытки перевешиваются на государство, а вся прибыль забирается в частный карман. Можно быть собственником неэффективной банковской империи, затем переложить все убытки на плечи государства и преспокойно строить свою империю дальше.

Для той же Бразилии цена на нефть непоказательна, для них важно, сколько китайцев будет потреблять мясо. В Индии, например, пандемия или риск вирусных инфекций имеет большее значение, чем цена на сырье. В сегодняшней ситуации общего для всех стран спускового крючка нет, хотя для России им по-прежнему остается нефть. Есть вопрос: можно ли смягчить этот переходный период и пройти его без сильных социальных катаклизмов, без гражданских войн, без революций, изменений миропорядка, без глобальной войны?

Они взаимосвязаны. В условиях кризиса любая попытка быстро построить «локальную» дамбу и перенаправить разрушительный поток воды обречена на провал без полной концентрации общих усилий и синхронизации действий. Тем более что водопроводчика, который сможет быстро перекрыть кран, не существует.

Вопрос не в выгоде. На свалке обычно очень быстро заводятся крысы.